Я говорю Б. Б. о прологе, который мне хочется ввести в «Оперу». Я опасаюсь, что ее текст, несмотря ни на что, покажется сейчас просто сказкой, не имеющей к нам никакого отношения, не затрагивающей сегодняшних проблем. Многие просто не захотят увидеть в ней актуальность, которую она, несомненно, сохранила, несмотря на содержащиеся в ней анархические призывы. Может быть, в этом прологе стоит сказать, что она не сказка, эта знаменитая «Опера»? Хотя, подобно сказке, она скрывает в себе некие вечные истины. Брехт сразу же подхватывает эту идею. Он даже не спрашивает, как я собираюсь ее осуществить. Идея верна, этого ему достаточно. И мне кажется, что с его стороны - это доверие ко мне, а не равнодушие. Потом он говорит мне фразу, ставшую пророческой: «А если на репетициях или когда спектакль уже пойдет, выяснится, что пролог не выполняет свою функцию, вы его снимете». Уже на третьем представлении я снял пролог; он оказался ненужным, ибо критический заряд пьесы сработал и так. Я ухожу вместе с Вайгель, которая направляется с сумкой на рынок.

Милан. Генеральная репетиция «Оперы».

Как мог я в тот вечер выдержать такое напряжение - ждать Б. Б. и продолжать репетировать? Видимо, для участников спектакля наступает момент, когда одолевает вдруг такая усталость, что становится безразлично все, что не имеет отношения к работе. И вот пока я, забыв обо всем, репетирую и как всегда сталкиваюсь с новыми и новыми проблемами, приезжает Брехт с Еленой Вайгель. Я сижу, как обычно, в своем кресле. Брехт молча и уверенно пробирается в темноте между рядами. Эта уверенность выдает человека театра, которому все тут знакомо. Посторонние в этом случае напоминают слепых кротов: они либо забиваются куда-то в угол, либо бредут ощупью, натыкаясь на стулья.