Мы, люди театра, узнаем друг друга и по этим мелочам. Я встаю в растерянности, в то же время не в силах отвлечься от того, что происходит на сцене. Б. Б. касается рукой моего правого плеча и шепотом говорит: «Не обращайте на нас внимания, я сяду здесь и не буду мешать». Это еще одна примета, выдающая деятеля театра: бережное отношение к тому, кто занят работой на сцене. Брехт садится и смотрит - не помню уж и что, какую сцену. Может быть, то была сцена свадьбы. Помню только, что все в ней мне хотелось переделать, абсолютно все: темп, движение, ритм, аксессуары.

И вдруг происходит незабываемое. Во время сцены в зале раздается громкий непосредственный смех - смеется Брехт. Потом хохот раздается снова. Я смотрю на Брехта удивленно и недоверчиво. Но он продолжает хохотать так, словно это не он написал «Трехгрошовую оперу». На сцене между тем началось замешательство: актеры заволновались. Подходя к рампе, я чувствую атмосферу всеобщего возмущения. Кто-то из актеров наклоняется ко мне и со злостью шепчет: «Что это за кретин там хохочет? Здесь не цирк, мы не обязаны развлекать твоих знакомых! Мы требуем, чтобы ты его утихомирил». Я холодно говорю: «Это смеется Бертольт Брехт». И, эффектно повернувшись, возвращаюсь на свое место. На сцене - растерянность и заговорщицкий шепот. Из глубины зала доносится мой начальственный (это тоже входит в мою роль) голос: «Прошу вас, господа, репетиция продолжается». И постепенно работа оживляется, ибо присутствие автора (которого в глубине души мы, исполнители, обычно боимся, но этот - такой простой, такой непосредственный, такой увлекающийся и увлекающий нас!) создает на сцене творческую атмосферу, заставляющую всех нас выложиться до конца.

А я думаю: вот что может сделать присутствие в зале зрителя! Как они все-таки загадочны, отношения между залом и сценой! Всегда загадочны, каждое мгновенье, на любом спектакле. Театр - это прежде всего место встречи людей. А уже потом все остальное.