Театр может способствовать «изменению театра и мира», только взаимодействуя с другими факторами развивающейся действительности. Вера в то, что можно быстро и радикально изменить театральную традицию (то есть театр), если посвятить ее «реформе» свою жизнь и все свои пьесы,- иллюзия, изменения возможны лишь в той мере, в какой допускает ситуация; основы потрясаются ради сдвига, которого мы, смертные, даже не успеем увидеть! И еще одна иллюзия, приносящая разочарование: надежда на то, что посредством театра можно «воздействовать» на людей, то есть на то, что вне театра.

Оказывается, в театре, как и везде, слово - если оно найдено «точно», если оно художественно, если оно «вместе» с историей, «внутри» истории, «впереди» истории, а не «на буксире у истории», не «за пределами» ее и не «беспомощно эстетически»- способствует движению жизни, но едва заметно, почти полностью растворяясь в широком историческом контексте. Это полное осознание того, к чему в реальности сводится даже самое «революционное театральное действие», осознание его эфемерности, его относительности.

Успех, совокупность успехов, тем более бурных, поселяют в человеке ощущение (у театра есть такая способность), что он наконец-то нашел «точку опоры», сделал какое-то долговременное приобретение. Но оно обманчиво. Понимание ограниченности, относительности возможностей театра и было самым ужасным открытием для человека, который все остальное уже давно понял; в определенном смысле это было последним открытием. После такого либо навсегда отступают, либо продолжают, но страдают от своего понимания, ведь, в сущности, это открытие основополагающей истины, из которого следует, что человек, занимающий ничтожно малое место в контексте истории, должен найти в себе мужество стать ведущим голосом в хоре, ведущим «вперед», а не «назад», несмотря на все страдания, несмотря на то, что заранее знает: изменить почти ничего нельзя.