Ну, а что касается режиссера, в том числе и меня, то она еще сложнее. Мои занятия юриспруденцией не имеют к этому никакого отношения. А вот моя любовь к поэзии - имеет. И то, что я не умею писать, тоже. Я в жизни не написал ни одного романа, ни одного рассказа. И ни одной пьесы. Ни единой драматической сценки. Я был актером, но как им стал и как играл - не знаю. Помню только, что в один прекрасный день я очутился на сцене, потому что мне этого безумно хотелось. Хотя в нашей семье никто не имел отношения к драматическому театру, в ней были только музыканты. Музыка пришла в мою жизнь именно оттуда, из родного дома, из детства, прошедшего под музыку - моя мать была блестящей скрипачкой, дед прекрасно играл на валторне. И я тоже в детстве мечтал играть на валторне. Почему? Ведь дед еще, кроме того, много лет был дирижером триестского оперного театра. Музыка с ее человечностью с детских лет так и осталась у меня внутри, и меня не удивляет, что ты чувствуешь во мне потенциального музыканта. Больше того, может быть, истинное мое предназначение, понятое мною слишком поздно, было в том, чтоб стать музыкантом; не солистом-исполнителем, а именно дирижером. То есть и в музыке я должен был действовать не один, а вместе с другими, заняв место на полпути между теми, кто играет, и теми, кто слушает. Место посредника, а не самостоятельного творца. Такова моя константа. Я могу что-то создать, только интерпретируя других. Это мое проклятие и моя судьба. Я с ней смирился. Я преодолел то демоническое искушение, которое заставляет моих коллег режиссеров страстно стремиться к тому, чтобы «почувствовать» себя творцом не только спектакля, но и пьесы. Очень редко я пытался делать это посредством Bearbeitung1. Очень редко, и всегда заявлял об этом публично, беря на себя всю ответственность за результат.