Вернувшись в Милан, я принялся перечитывать «Кориолана», все время помня о фразе Брехта. Я разыскивал и сличал разные переводы и в конце концов понял, что Брехт прав. Буржуазные и мелкобуржуазные переводчики поствикторианской эпохи переводили слова, которых у Шекспира не было, меняли смысл, делали ремарки, отсутствующие в подлиннике. Лициус и Юниус превратились у них в коварных, жаждущих власти индивидуалистов, которые за спиной бедного простодушного народа вынашивают свои злодейские замыслы. В тексте, между прочим, ничего подобного нет. Но если один из персонажей говорит другому: «А о народе мы подумаем», бросая по сторонам злобные взгляды и потирая руки, он в переводе превращается в злодея. В оригинале просто сказано: «Мы подумаем о народе», и, вероятно, будучи народными трибунами, они действительно могли думать о народе, не строя при этом никаких козней. Внимательное чтение открыло мне глаза, и я поставил «Кориолана», руководствуясь именно таким вот, критическим, отношением к переводу. Поставил еще до того, как «Кориолан» в переработке Брехта был опубликован. Когда потом вышли «Bearbeitung» Брехта, мне стало ясно, что многое я понял не так. Но когда я увидел «Кориолана» в «Берлинер ансамбль», я заметил, что и они тоже кое в чем ошибались.

В первой картине «Кориолана» присутствует не только «текст» пьесы, то есть брехтовская переработка Шекспира, но и диалектическое рассуждение Брехта по поводу этой картины - со всеми вопросами и ответами, решенными и нерешенными проблемами.