Тем более что Лир и сам всегда утверждал, что он добр. «Любящий отец»,- говорит он о себе. Он чувствует себя добрым, он знает, что он добр, потому что он и в самом деле добр - такой нежный, такой ребячливый. И все это как бы скрыто за вспыльчивым характером и привычной игрой во властителя, за боязнью старости и страхом смерти.

Только в конце Лир назовет свои настоящие лета: «восьмидесяти с лишним лет». Потому что в конце ему действительно восемьдесят. В начале - нет. Лир ни в коем случае не должен выглядеть деспотичным стариком. Но в нем должно быть что-то от деспота, как бы от балованного ребенка.

Старые здесь - это Лир, Глостер и Кент (он из всех наименее стар и к тому же переодет так, что кажется еще моложе). И есть тут еще один старик - арендатор, появляющийся всего один раз. Но он служит на два фронта - и старым и молодым, которых так много и которые все такие хищные.

Мне кажется, что этот расклад чрезвычайно важен. Как это будет выражено: «натурально» (старый актер и молодые актеры) или условно - не важно. Но двое стариков здесь как мамонты среди ловких, жестоких и жадных животных, которые будут жить после них. Старики двигаются медленно, как бы оглушенные. Ужасен вид этой глубокой старости (один слеп, другой безумен: Лир говорит, что он «ранен в мозг»), которая влачится в грязи. А вокруг толпятся молодые, кипящие горячими и холодными страстями. Только Эдгар другой...

Эдгар, чтобы выйти из игры, должен быть выброшен из всей системы. Должен сойти с ума в том смысле, что сам должен поверить, будто он безумен. То есть перестать быть молодым, а стать просто безумным - без возраста, без положения. Он - никто. Он обыкновенный безумный. У кого нет ни отца, ни матери, ни родных. Потом он постепенно снова начнет становиться кем-то, но еще не самим собой. Крестьянином или кем-то вроде. И только в конце найдет самого себя. Но отец тогда уже умрет.