И никогда или почти никогда дворянство, оно принимало разве что самые незначительные, самые двусмысленные вещи Гольдони. Положение Гольдони в обществе было всегда крайне шатким, что, впрочем, соответствовало его исторической позиции по отношению к публике, актерам, окружающей жизни. Мир и Театр! Устоять и тут и там ему удавалось только благодаря человеческим качествам - настойчивости, почти исступленной, а иногда souplesse1. Но не потому, что ему удавалось убедить окружающих. Если что-то получалось, то получалось само собой, словно по волшебству.

Вот один пример из жизни театра: многие ли из актеров, прошедших школу Гольдони, получив с его отъездом во Францию «самостоятельность», сохранили верность принципам театра, которые легли в основу его реформы? Я думаю, ни один.

И все-таки в их игре что-то осталось, то самое, из чего и вырос театр XIX века и что стоило Гольдони жизни. Но чтобы увидеть это «что-то» (если его вообще можно было увидеть), потребовалось время. Актеры, едва их покинул Гольдони, стали сразу же играть, как играли раньше (хотя уже не совсем, как раньше); это «не совсем» и отражает всю важность значения Гольдони для истории современного театра. Примеры можно было бы и продолжать.

Под конец Гольдони почувствовал себя одиноким. В своем ощущении он был и прав, и не прав. Во время борьбы с Гоцци он подвергался нападкам со всех сторон, у него не оставалось ничего, кроме «минутного успеха», в который он, видимо, не верил. Дворянство было против него. Ведь Гольдони всегда его критиковал, более или менее резко, прямо или исподволь. Следовательно, с этой стороны ему нечего было и ждать. Я бы сказал, с этой стороны он получил более чем достаточно!