Глубиной постижения исторической правды. Великолепной красотой жизнеутверждения, которая оказывается сильнее трагедийности всего происходящего в опере. Той необыкновенной пластичностью и естественностью, с которой все это воплощает музыка. Вот уж поистине из самого гениального наигениальнейшее! И как я ни восторгаюсь спектаклем Большого театра, не могу не сказать: почему же мы позволяем себе к величайшему сокровищу нашей музыкальной культуры, каким является «Борис Годунов», относиться так неуважительно? Какие у нас основания полагать, что мы понимаем замысел Мусоргского лучше, чем он сам? 

Почему сейчас, когда память каждого из пас так опалена войной, угрожавшей самому существованию нашего государства, когда в сердце каждого человека пылает гордость одержанной победой, когда поэтому так особенно необходимо осознать все величие вклада русского народа в мировую культуру, - почему даже сейчас мы беремся пересочинять то, что совершенно и истинно прекрасно, что потрясает своей правдой, мудростью и красотой, величественной и великой гениальностью?

Я не хочу, чтобы сказанное мной воспринималось как упрек, направленный Н. С. Голованову. Потому что Николай Семенович - крупнейший наш знаток и ревнитель русской классической оперы, и в Большом театре, и на московском радио он сделал для ее пропаганды, вероятно, больше, чем кто-либо другой. Потому что при этом он всегда был удивительно бережным к русскому классическому наследию, и просто невозможно винить его в сознательном нарушении авторского замысла. 

Вероятно, тут сказалось воздействие какой-то театральной инерции, каких-то специфических условий жизни театра, которые не удалось преодолеть Голованову. А может быть, имело значение стремление избежать инкриминированных Мусоргскому еще в рапмовские времена «шовинистической тенденциозности» и «полонофобства»?