В тот же исторический момент, когда в игру входит забота об «исполнении», отвлекая актера от его функции и делая из него некий «гибрид», театр разрушается, текст становится спорным, допускающим произвольную трактовку, показывающим всю тысячу своих лиц, единственность своего воплощения,- вот тогда-то и рождается «драма исполнительства», субъективность, объективность интерпретации. Тогда вровень с поэтом встает другой поэт, маленький или великий (как это было в случае с некоторыми актерами и режиссерами недавнего времени), поэт, разрушающий текст, разрушающий универсальность и цельность драматического персонажа, чтобы достичь более или менее дробного, искаженного, фатального личного видения и воплощения текста.

Чтобы поэт оставался тотальным и цельным, универсальным и вечным, персонаж не следовало бы «исполнять», как не исполняли его во все великие театральные эпохи. Не следует его «исполнять», не-избежно сужая его до более или менее широкого повседневного нашего опыта, до буржуазного «случая», случая, основанного на психологической подкладке. Потому что именно такова характерная черта нашего исторического момента. Сыграть Эдипа или Гамлета для актера сейчас означает фатально свести его к буржуазной психологической вероятности, логически обоснованному измерению. Он может кричать больше или меньше, казаться захваченным или отстраненным, естественным, более или менее логичным и правдивым, он может быть человечным или нечеловечным, но его исполнение всегда будет колебаться между романтическим измерением образца XIX века (актер, который берет на себя ответственность за всю пьесу, который один становится всем - всем «Гамлетом», всем «Эдипом») и психологическим театром, который будет побуждать его объяснять своего героя и трогать зрителя.