В-третьих, на то есть еще воля и внутренняя убежденность писателя, заставляющие его выбрать именно эту, а не другую историю, сюжет, фабулу.

И то, что в своем мире и в своей истории Чехов выбрал для «Сада»,- это один из самых высоких образцов типического реального, какое только возможно. Но в то же время все это и исключение из правила. Ведь разве не было в ту пору, когда он писал свой «Сад», более или менее сознательного пролетариата? Разве не было революционеров более твердых и убежденных, чем его вечный студент? Разве не было реакционеров более тупых и жестоких, чем его Гаев и его Люба? Конечно же, они были.

Но все равно в рамках той части мира, о которой рассказывает Чехов, типизация безупречна. Как идеальный пункт столкновения Чехов выбирает земельную собственность.

Выбрать земельную, помещичью, собственность - это значит быть точным лишь до какой-то степени, уклончивым и в то же время высокотипичным, потому что в тот исторический момент и в той стране проблема собственности, неразрывно связанная с проблемой земли, и была самой главной. Это и было то поле, на котором сталкивались противоборствующие силы России. Если бы земельная проблема не была для России главной, Россия не была бы такой, какой она была. Так же как не была бы она Россией без проблемы коммуникаций, рождаемых плоской и бесконечной чеховской степью.

Чехов хорошо знал эту часть реальности и пришел к ней, я бы сказал, автоматически. Он говорил: «Каждый пишет, как может и о том, что знает».

Вот в этом-то знании и заключается главная разница между реалистами и натуралистами. Теория Лукача о разнице между рассказывающим и описывающим и сейчас еще продолжает оставаться состоятельной. Тот, кто знает,- тот рассказывает, тот, кто не знает или знает только с внешней стороны,- тот описывает. И Чехов - всегда рассказывает.