Нет ничего более правдивого и горького, чем «чужеродность» Коаудитора среди персонажей «Перепалок», чем одиночество, в котором он (как и сам автор) пребывает в пьесе Гольдони. Народ его отвергает: «Когда эти господа в париках начинают якшаться с нашим братом рыбаком, добра не жди».

Вот она, истина, становящаяся очевидной в образе Коаудитора!

При всей своей любви к «народному» Гольдони останавливается здесь, словно бы занеся ногу над пропастью... Дальше он шагнуть не может, он не способен преодолеть препятствие. В конце концов Гольдони оказывается вообще «аёгастё»1. Он живет при французском дворе и даже восхищается его галантностью, критикует Руссо, ибо тот заставляет работать жену, словно служанку, и в то же время он понимает Джона Уилкса, оправдывает штурм Бастилии, Историю и даже объявляет себя - думаю, что он абсолютно искренен,- республиканцем и «новым человеком». Возможно, Гольдони - это опередивший время жирондист? Тот, кто стоит над схваткой, но в революционной траншее? Или на него оказала свое воздействие революция?

Вернемся к Гоцци. В то время как новое мироощущение зрело в Гольдони (и, повторяю, может быть, именно отношение к «врагу» и заставило Гольдони разобраться в себе самом, уточнить свою позицию), Гоцци обвинял Гольдони в том, что составляло у последнего лишь незначительную часть и что сам Гольдони давно уже преодолел. Гоцци обвинял Гольдони в пошлости, в грубости, в том, что искусство для него - это средство заработка (это было главным обвинением, звучавшим для Гольдони совершенно абсурдно), в том, что он потрясает основы общества, в том, что он вульгарный, бездарный, исписавшийся драматург, что он даже бесчестен и т. п. И все это с позиций легитимиста, то есть с точки зрения «реакционера». Защитой Гольдони служили его шедевры, но они же составили его поражение.