Мы были обязаны Лидии Борисовне еще и устройством не совсем обычного спектакля с участием оперного баритона Яковлева. К сожалению, дальше этого дебюта в драматическом искусстве артист не пошел. Студенты-любители принимали в этой затее близкое участие наряду с видными актерами, приглашенными эксцентричной артисткой.

Мы, что называется, вошли в моду, и потому нас не удивило даже неожиданное предложение какого-то незнакомца поставить с нашим участием «Сон в летнюю ночь» Шекспира. Незнакомец оказался присяжным поверенным Анатолием Николаевичем Кремлевым.

О шекспиромании Кремлева по Петербургу ходили сенсационные слухи. Утверждали, например, что, находясь в должности мирового судьи, Кремлев завел в деловых бумагах летоисчисление от рождения Шекспира и, удалив со стены присутственного места царский портрет, заменил его изображением знаменитого английского поэта. Что за этим последовало? Вслед за этим без замедления судья был отстранен от службы, а портрет Шекспира уничтожен.

Свое предложение Кремлев оговорил двумя условиями: во-первых, он привлечет студенческий оркестр для исполнения музыки Мендельсона; во-вторых, сам будет играть роль Оберона. Мы не имели никакого понятия, сможет ли он справиться с избранной им ролью, но твердо знали, что сами мы не подготовлены для исполнения шекспировской пьесы. Кремлев, однако, оказался так же настойчив, как Яворская. Его предложение было принято.

Мы не могли себе представить Анатолия Николаевича профессиональным актером, - казалось, что артистический успех не должен был его баловать. Таким было общее мнение. А между тем, кого бывало ни спросишь, никто, оказывалось, Кремлева на сцене не видел и отзывался о нем как об актере дурно только с чужих слов. Внешние данные Кремлева не располагали в его пользу. Был он как-то бесцветно белокур, приземист, с наклонностью к полноте, с бледно-голубыми глазами навыкат - они смотрели на собеседника по большей части с выражением недоумения и растерянности, но по малейшему поводу в них загорался недобрый огонек, и тогда Анатолий Николаевич весь вспыхивал припадком раздражения и желчи. Может быть, так проявлялось в нем чувство неудовлетворенной страсти к театру?