В марте 1943 года посол Германии в Мадриде Мольтке умер, и вместо него на этот пост был назначен Г. Дикгоф, который с 1937 года и вплоть до вступления Соединенных Штатов в войну представлял свою страну в Вашингтоне.

В конце апреля 1943 года Дикгоф прибыл в Мадрид. Принимая от него верительные грамоты, Франко вновь заговорил об «опасности большевизма» и о «грандиозной борьбе», которую гитлеровцы ведут на Восточном фронте.

Дикгоф не мог, однако, не заметить, что испанский диктатор находится в подавленном состоянии:

- Бросалось в глаза, что каудильо, очевидно, не совсем верит в возможность полного разгрома Советов; он неоднократно говорил об огромных пространствах и о массе людей... Характерно неоднократное подчеркивание им мысли о том, что силы обеих воюющих сторон находятся приблизительно в равновесии и что касается наших противников, то надо считаться даже с возрастанием их сил.

Франко отдавал себе отчет в том, что в глазах общественности – и в самой Испании, и за ее пределами - созданный им режим воспринимался как более или менее точная копия германского и итальянского. Поэтому по мере того, как на фронтах второй мировой войны державы «оси» терпели одно поражение за другим, испанский диктатор стал все чаще задумываться о необходимости как-то дистанцироваться от Гитлера и Муссолини.

Стремясь продемонстрировать «нетоталитарный» характер своего государства, Франко решил вновь учредить кортесы, ликвидированные после гражданской войны. В законе от 17 июля 1942 г., в соответствии с которым воссоздавался этот орган, утверждалось, что франкистские кортесы «как по названию, так и по способу образования и полномочиям возрождают славные испанские традиции». Однако ни для кого не было секретом, что новый «парламент» не имел ровным счетом ничего общего с тем представительным органом, который существовал прежде, избирался путем всеобщего голосования и обладал законодательной властью.