Музыкальный руководитель «Могучей кучки» М. Балакирев в ту пору уже отошел от непосредственного участия в делах сформировавшегося -вокруг него кружка молодых русских музыкантов и держался в стороне) а то, что писал об опере Мусоргского в «Санкт-Петербургских ведомостях» еще один из «кучкистов!» - Ц. Кюи, невозможно читать без стыда. По его мнению, «Борис Годунов» представляет «ряд сцен [...] расшитых, разрозненных, ничем органически не связанных», смесь «прекрасных мыслей с ничтожными», низведение «художественного реализма до антихудожественной действительности». 

Причину этих недостатков Кюи видит в «незрелости» композитора, в том, что «автор не довольно строго критически относится к себе», в неразборчивом, самодовольном, спешном сочинительстве?! Но если так было с близкими друзьями композитора, его единомышленниками, то чего же можно было ожидать от дирекции императорских театров и назначенного ею оперного комитета, который должен был решить судьбу «Бориса»? В состав комитета входил только один крупный музыкант - главный дирижер театра Ф. Направник. 

Сведения о его отношении к детищу Мусоргского сохранились разные. Вероятно, подготавливая оперу к постановке, он выполнял свой музыкантский долг наидобросовестнейшим образом. Но вот что именно он считал своей артистической обязанностью? Насколько он понимал замысел «Бориса»? И вот тут несомненно, что советы и пожелания, с которыми Мусоргский считался, может быть, даже чрезмерно, далеко не всегда идти на пользу опере. Что же касается других членов комитета, то это были посредственные музыканты, и только один из них был русским, четверо же плохо знали русский язык.

И случилось неминуемое. На заседании комитета, состоявшемся в первых числах февраля 1871 года, за постановку «Бориса Годунова» был подан всего один белый шар, шесть же черных шаров голосовали против.