Кроме того, измышления лишь прикрывали собой истину более глубокую. К лету 521 г. до н. э., когда искры опустошительных пожаров еще тлели в Эламе и Месопотамии, триумф Дария не подвергался сомнению: он удержал трон для себя и весь мир - для персов. А кто, как не человек, столь убежденно выступавший в пользу Ахурамазды, а именно за такого обычно выдавал себя Дарий, мог добиться столь поразительных успехов? Восходящую линию его достижений отличала замечательная соразмерность - явное указание на то, что его вело нечто, что сильнее земных обстоятельств.
Вряд ли являлось совпадением то, что величественная гора Бехистун, святыня среди горных вершин, была свидетельницей и убийства Гауматы, и поражения Фраорта - двух решающих событий на пути Дария к трону. Новый царь, стремившийся увековечить свою кампанию против Лжи, нашел для этого подходящее место. И еще до его победы в Персии каменщики уже приступили к работе на горе Бехистун: впервые за всю историю «вырезанный, как страницы книги на скале, окрашенной кровью», персидский язык был переведен в письменную форму. Рассказ о том, как
Дарий спасал мир от зла, был слишком важен, чтобы доверяться одним только речитативам магов. Лишь твердый камень мог надежно служить для хранения этого эпического повествования. «И слово высечено и прочитано вслух в моем присутствии. А затем надпись была скопирована и разослана по всем провинциям». Никому в империи не дозволялось оставаться в неведении о деяниях Дария.
И тем не менее, царь, несмотря на то что он уже раструбил о своих достижениях во всех концах земли, искал способа, как ему уклониться от водоворота мятежа и войны. Его намерения иллюстрировал грандиозный барельеф с клинописной надписью на скальной стене Бехистуна. Гигантская фигура Дария сокрушала повергнутых у его ног врагов, тогда как перед ним, ничтожные, связанные, стояли строем лжецари.
Но все-таки в лице завоевателя не было ни зловещей ухмылки, ни издевательской усмешки холодного властвования - лишь душевное равновесие, достоинство, величие и спокойствие; словно триумфы, прославляемые на барельефах, были для него, их героя, лишь легкой зыбью на поверхности вневременного.
В этом заключалось радикальное отступление от правил монархического самовосхваления: когда ассирийские цари изображали себя попирающими своих недругов, они прибегали к невероятным и леденящим кровь деталям, запечатленным среди стенобитных орудий, бегства побежденных, груд добычи и отрубленных голов. На скале Бехистуна ничего подобного не было.
