Даже тогда, когда к тридцати годам спартанец наконец-то становился полноценным гражданином - «гомойосом», то есть «подобным» своим соотечественникам, он продолжал жить в условиях, которые элите других городов показались бы рабскими. По вечерам он был вынужден есть из общего котла, для чего в складчину приносили свежие продукты, а повар смешивал их и превращал в какую-то похлебку - темную и вонючую.
Варево это оказывалось столь отвратительным, что путешественники, удостоившиеся снять пробу, шутили впоследствии, что теперь им понятно, почему спартанцы меньше всего боятся смерти. Плоская, невежественная шутка. В свою очередь, сами спартанцы, далеко не лишенные чувства юмора и соорудившие даже алтарь Смеху в своем городе, понимали, что некоторые вещи слишком возвышенны, чтобы над ними можно было подшучивать.
Для «гомойос» излишек являлся вечным врагом. В других государствах бедняки были кожа да кости, а богачи выглядели дородными, но в Спарте все оказывалось иначе. В других государствах элита наслаждалась вином и после возлияния - танцами, но только не в Спарте. В Спарте так вели себя рабы.
Иногда, пока «гомойос» поедали похлебку из общего котла, к ним притаскивали хилого узкоплечего илота, убогую скотину, одетого в кусок драной овчины, в уродливом колпаке из объеденной блохами собачьей шкуры. Для развлечения и в назидание смотревшим на него господам он должен был пить изысканное вино, глотая его так, что оно лилось изо рта ему на одежду. И тогда спартанцы со смехом заставляли раба плясать. С пунцовыми щеками и подбородком, залитым вином, илот пританцовывал заплетающимися ногами, припрыгивал, притоптывал, пока не валился в грязь. После этого хозяева потехи ради швыряли в него обглоданными костями.
Справедливости ради признаем, что в Лакедемоне можно было «отыскать квинтэссенцию как свободы, так и рабства». В конечном счете, одно случилось зеркальным отражением другого. Маски на стенах храма Артемиды, изображавшие юных воинов и умудренных старцев, создавались таким образом, чтобы красотой и благообразием превзойти окружавшие их изображения колдунов, уродцев, безумцев и дикарей.
Подобным же образом для трезвого «гомойос», сидевшего в общем кругу возле котла с похлебкой, строгость и суровость его воспитания приобретали смысл при виде слюнявого илота с заплетающимися ногами. Спартанцы, владевшие, своими телами и желаниями, среди огромного населения, влачившего рабское ярмо, были самыми свободными из людей прежде всего потому, что они являлись подданными самого сурового и неумолимого кодекса. «У них есть свобода, это так; но эта свобода - не абсолют. Ибо даже у спартанцев есть господин. И этот господин, который ими правит, - этот господин есть их Закон».
