Впоследствии я не раз встречался с Кондратом Николаевичем, играя с ним на сцене Общедоступного театра в Петербурге, и с каждой встречей все более убеждался в огромной силе его дарования и необыкновенной скромности, которою сопровождались его успехи. Но это пришло потом, а в тот год, когда я заканчивал гастрольную поездку с Писаревым и всеми мыслями и чувствами был уже с больной матерью, в моей памяти безудержно роились воспоминания, связанные со Старой Руссой.

Когда я наконец добрался до места, с первого же взгляда я понял, что здоровье матери катастрофически ухудшилось. Принято говорить об исцеляющей силе времени. Нет, людям свойственно переживать такие минуты счастья и страдания, перед которыми бессильно само время. Едва только ничем не нарушаемая тишина обнимет душу, старые раны напоминают о себе с такой ясностью, как если бы сердце сейчас только приняло их на себя... Разве можно забыть картину длительного умирания любимой матери, ее жалобы и стоны, безнадежные консультации врачей?.. Так было в комнатах. А на воздухе - упрямый ветер, то тучи, то солнце, холодное, безрадостное, несмотря на весну и назойливые соболезнования домашних в том, что больная не проявляет жизненной энергии, несмотря на ее страстное желание жить. Это дурной знак.

За неделю до смерти, проснувшись или очнувшись от забытья, она выпила немного домашнего кумыса, который несколько подкреплял ее, потом несколько раз обняла меня и все о чем-то беспокоилась. Наконец я расслышал вопрос, отдам ли я последнее, если меня попросят об этом. Я не знал, что отвечать, и сказал наугад: «Да, я отдам все, если будет нужно». Она улыбнулась с выражением сострадания, точно хотела сказать: «Посмотрите, какой он глупенький!»

-Разве это нехорошо? -спрашиваю я.

-Нет, хорошо, конечно.

И снова взгляд, говорящий: «Только ведь так не проживешь на свете...».

Для того чтобы успокоить больную, я опять говорю:

-Если у меня ничего не останется, мне дадут.