Князь числился покровителем старорусского курорта и изредка наезжал в город во главе инспекторской комиссии. Первою посещалась Владимиром Анна Григорьевна, за ней следовала школа имени великого писателя, в двух кварталах от его дома, в ограде Егорьевской церкви. Высокого гостя встречал школьный законоучитель с крестом и хор ребят с приветственной песней. Не помню слов - они были положены на напев «Солдатушки, браво, ребятушки», а дальше следовала протяжная «Ах ты, воля моя, воля...», высочайше утвержденная воля, князь ей подтягивал и в наилучшем расположении отбывал на курорт обедать. Садились за стол весело, но чинно, а когда приходило время отбывать, мало кто способен был встать с места - бросалась в ноги польская водка, до которой брат царя был большой охотник.

Дом Федора Михайловича молодел и светился праздничной улыбкой еще и в дни рождения детей. Калитка возле ворот то и дело давала знать хозяевам о прибытии нового посетителя. Взволнованные стаи грачей снимались со старых ветел, кружились над гостями в старом, запущенном саду и едва рассевшись по местам, взлетали с новыми тревожными перекличками. Но гости вели себя так чинно, а хозяева обходились с ними так холодно-учтиво, что грачи, наконец, понимали неуместность поднятой ими сумятицы.

Поздним летом хороши были сумерки - задумчивые, теплые, поэтичные. Из зеленого дома на берег речки с желтой почему-то водой выходили гости с запасом разноцветных бумажных фонариков. В каждом из них зажигалась свечка. Низ был из толстого картона, и эти маленькие светящиесякораблики, один за другим, садились на воду. Ленивое течение медленно влекло их куда-то вниз по реке далеко растянувшейся стаей, и когда одни где-то впереди погружались в воду и гасли, им на смену плыли новые, один за другим, без конца и без края... Но все чаще тонули плавучие светлячки, все реже вступали новые огоньки в их безмолвный карнавал, и, наконец, меркнул последний, и река ложилась у наших ног темной и пустынной дорогой.