-Не погубите! Пришел в Ялту пешком. Все проел. Погибаю с голоду. Ваш репертуар знаю, как «Отче наш». Решился. В театре аншлаг. По повышенным ценам. «Верхушки» мои. А у меня семья. Ждет меня сегодня с заработком. Здесь, в Ялте, все горят. Только на ваше имя можно было собрать полный театр. Не погубите!

Горбунов поднял неудачника с колен и строго сказал:

-Раз что вы собрали публику на Горбунова, публика Горбунова и услышит. Я сам исполню свою программу. А что касается обещанных вам «верхушек», они при вас и останутся.

Конечно, Иван Федорович Горбунов был явлением исключительным, уникальным. Но в то же время было бы ошибочным счесть его одиночкой как по идейной направленности его творчества, так и по его внутреннему облику. Тот круг людей искусства, с которыми связана наша семейная хроника, определялся общностью их творческих идей и душевного склада. В этом смысле возможно сопоставление с Горбуновым еще одного друга всей нашей семьи, имя которого уже подернуто тенью забвенья,-оперного певца Сариотти. Его дружба с Федором Петровичем возникла еще в Италии, в годы вокального совершенствования обоих молодых людей. Сариотти в своем друге видел идеал оперного артиста, мастера, в совершенстве владеющего итальянской школой вокала. Впоследствии, как бы в подтверждение этому, другой соловей русской оперной сцены, Собинов, уже достигнув вершин вокального мастерства, продолжал совершенствоваться, как известно, у итальянских профессоров до конца своих дней. Однако Федор Петрович не удовлетворялся одним только безукоризненным вокалом. Артист стремился к разносторонней творческой вооруженности, избирая для этого непроторенные пути. Среди невозмутимой исполнительской оперной рутины он был один из немногих артистов-новаторов.

В годы пребывания в «департаменте оперных дел», каким был Мариинский театр в руках петербургских чиновников, отец, не стесняясь, осыпал бранью все тупое, бездарное и отсталое, с чем ему приходилось встречаться как артисту и педагогу.