Рассматривая Достоевского в единой нераздельности художника и мыслителя, И. Л. Волгин прослеживает, как самобытная мысль писателя - поэта, мечтателя - наполняла особым содержанием консервативные политические формулы. Монархизм Достоевского не был официальным, воплощая его мечту о единстве народа и власти, об отсутствии тех преград между ними, которые ставили буржуазные парламентарные государства. Не совпадала - что ярко раскрывается в книге -- с официальным православием и вера Достоевского.

Однако концепция И. Л. Волгина, состоящая в том, что высокий нравственный идеал писателя вступал в противоречие с защищаемыми им политическими принципами, уязвима, если иметь в виду справедливое утверждение того же автора о неразрывности общественного и нравственного идеалов. Проблема соотношения нравственности и политики - «сквозная» для книги - решается в ней не всегда последовательно. «Отстаивающая консервативные начала русской жизни, его (Достоевского.- В. Т.) программа радикальна по своей нравственной сути»,- заключает исследователь.

Но противоречивые общественно-политические взгляды вряд ли могут быть едины по своей нравственной сути. Для современников писателя отнюдь не равнозначный и политический, и нравственный смысл обретали признание «Дневником писателя» решающего голоса «серых зипунов» и утверждение органического единства царя и народа. Передовая Россия не могла разделить веру в способность отживших государственных форм к возрождению.

Антагонизм самодержавия большинству нации, одетому в «серые зипуны», был ясен самым широким слоям общества. И любая защита этой пережившей себя власти, тормозившей развитие страны, какое бы фантастическое, утопическое содержание ни вкладывал в нее писатель, могла расцениваться передовой интеллигенцией лишь как реакционное заблуждение.