Эта дублировка материала отчасти легко устранялась, так как в сцене Кром эпизод с мальчишками никак не был связан с основным действием и появление его здесь, очевидно, было вызвано исключительно желанием подготовить заключительную песню Юродивого, нужную композитору в финале оперы как завершение всей его исторической концепции. 

Тем не менее возникли упреки в нарушении того окончательного вида «Бориса», который он приобрел в основной редакции. Некоторым музыкантам, и в том числе очень крупным (например, академику Б. В. Асафьеву), казалось, что выход из создавшегося затруднения можно найти, вовсе исключив из спектакля сцену под Кромами. В качестве дополнительных аргументов указывали на анахронизм, возникающий в двух последних картинах (в предпоследней Борис умирает, а в заключительной - народ взывает: «Смерть Борису!»), и на слова Мусоргского о сцене под Кромами, приведенные в воспоминаниях А. Голенищева-Кутузова, поэта и друга композитора, автора слов вокальных циклов «Песни и пляски смерти», «Без солнца» и баллады «Забытый». 

Мусоргский будто бы признавался поэту в том, что в сцене под Кромами он оклеветал русский народ и что, следовательно, сохранение ее в спектакле не соответствовало «последней воле» композитора. При этом, однако, забывали о том, что исключение сцены под Кромами означало несравненно более грубое нарушение той самой воли композитора, которая была зафиксирована в основной редакции. Анахронизм же двух последних картин лишь мнимый, так как здесь композитор пользовался условным приемом совмещения времени: действие в сцепе под Кромами происходит не после смерти Бориса, а одновременно с нею. 

Надуманно и обвинение Мусоргского в клевете на русский народ. Имея в виду хор бродяг, потешающихся над связанным боярином, Голенищев-Кутузов приписывал Мусоргскому якобы сказанные им слова о том, что русский человек скорее убьет, но издеваться не будет.