Но, на беду, находились услужливые друзья дома, и каждое их появление приводило к нарушению установленного порядка, и даже могло казаться, что такой анархизм доставлял нарушителям особенное удовольствие. Один из таких друзей, например, выказывал нам особенно регулярное внимание. Он контрабандно переправлял к нам в детскую, и непременно по вечерам, в запрещенные для нас часы, необыкновенно вкусные конфеты. Мы вскакивали с кроваток, поднимали восторженный визг: «Опять наш приехал!»-коробка переходила из рук в руки, и сна, разумеется, как не бывало. Находилось немало и других поводов к тому, что наше воспитание, вопреки воле матери, становились недостаточно «регулярным». К тому же еще и беседы взрослых, их споры и настроения проникали к нам запретными отголосками, и в каждой из них -особенности театральной жизни во всей сложной их противоречивости...

Мне вспоминается замечание одного из давних театральных критиков о том, что кроме открытой любви к театру, любви громкой и явной, существует будто бы еще и иная любовь; эта любовь впитывает тот театральный воздух, которым дышат ревность, подозрения, сомнения и отчаяние, где-то там, на опасном перепутье, где стоит театр. Мне ясно помнятся два этих странных слова: «опасное перепутье». Не своеобразное ли понимание романтики делало опасными театральные подмостки, воздвигая их на перекрестке мечты и действительности! Ведь мечта, оторванная от жизни, лишается смысла, а действительность, не окрыленная мечтой о будущем, никнет без сил, без цели, без радости. Театр, воздвигнутый на таком перепутье, должен был быть воистину насыщен ядом, и правы были бы те, кто, качая головами оплакивал всякого, хотя бы только вдохнувшего в себя воздух театральных кулис,-да, такой человек мог остаться на всю жизнь отравленным...

Такая романтика не пользовалась сочувствием в артистическом кругу наших родителей, а когда о ней упоминалось, то, вероятно, с протестом, в суждениях пылких и страстных, так свойственных отцу. Возникший из непонятных источников и недоступный детскому сознанию, этот огонь зажег во мне мечту, похожую на сон, ничем не напоминавший действительность.