Мы обсудили это все вместе, собравшись кругом друзей. Я считал (и грешил, наверное, при этом наивностью), что это было не просто выпавшей мне удачей, но прямо-таки моим долгом перед историей. Опираясь на «новые условия, действительно во многом отличающиеся от условий работы большинства государственных театров, я, со своим маленьким, но сильным коллективом, должен был, идя на определенный риск, еще раз попытаться реформировать изнутри один из государственных театров, выразивший желание, по видимости реальное (сейчас-то я вижу, сколько в его решении было нечеткого, непродуманного, обманного, прямо-таки предательского), стать во главе движения за обновление всего государственного сектора театра.

Убедившись в том, что предложенные мне условия останутся только на бумаге, параграфами контракта, и что предложенный мне персонал театра с точки зрения социальной, политической, культурной был очень слабым, совершенно неспособным поддерживать прямые и открытые действия, направленные на завоевание будущего, которое должно было стать и моим, я решил вовсе отказаться от директорского мандата, с самого начала принятого мной с оговорками. Отказаться, потому что не были соблюдены условия, на которых я соглашался взяться за эту работу.

Мое решение переживалось всеми нами болезненно и не осталось без последствий. Для так называемых «работников театра» и втянутых в игру политических сил оно оказалось чем-то вроде лакмусовой бумажки, обнаружившей, с одной стороны, уклончивость и двусмысленность прогрессистских лозунгов, а с другой - авантюрный характер замысла, в котором личные эгоистические устремления маскировались под «общественную необходимость». Одним словом, в этом замысле «отпечаталась» вся система с характерным для нее способом «управления театральным делом». И если театр - это зеркало времени, то способ «управления театральным делом» отражает систему (и очень неудачную) управления нашей социальной жизнью.