Тем не менее и зависимость Артаферна от тиранов, управляющих Ионией, ввиду отсутствия других возможностей едва ли способствовала установлению персидской власти на твердой, как скала, основе. В действительности она была предназначена проиллюстрировать теорию, любезную сердцу многих философов, им казалось, будто мир представляет собой конфликт и напряженность.
Знатный ионийский житель был не более в восторге от того, что он является подданным тирании, чем его товарищ по несчастью по ту сторону Эгейского моря. Проявляя благоволения то одной фракции, то другой, персы тем самым неизбежно оказывались втянутыми в бесконечные раздоры между аристократами.
Если в Сардах они еще могли утвердить свою власть за счет деятельной достопочтимой бюрократии, то в Ионии им приходилось выискивать средства из набора интриг, групповщины и шпионажа. Здесь персидскому агенту нужно было проявлять себя в качестве специалиста по вероломству, как какому-нибудь греку. Самому же Ар-таферну оставалось присматриваться к победителям, придерживать их у власти - до тех пор, пока они ему были полезны, а затем избавляться от них так, чтобы привлечь как можно меньше внимания.
Не удивительно, что его ставленники, прекрасно отдавая себе отчет в том, какая им уготована роль в замыслах сатрапа, испытывали на себе гораздо большее давление, нежели их собратья в Греции. Было ясно, что без персидской поддержки вполне можно обойтись. Зато чего им это стоило! Ведь ионийскому тирану приходилось отводить не только завистливые нападки своего окружения, но и подозрения беспокойной черни, ненавидящей все, что ей чуждо.
В то время как аристократы, падкие до восточной неги, завязывали деловые связи с выходцами из восточных краев, прочие греки сохраняли стойкую неприязнь к иноплеменникам. К примеру, Фалес, пользовавшийся во всей Ионии славой величайшего из мудрецов - фактически славой первого из философов, - оставил, как принято считать, великолепный образчик своей мудрости, подытожив, за что он благодарен Судьбе.
Речь шла о трех вещах: «Во-первых, я не зверь, а человек; во-вторых, не женщина, а мужчина; и, в-третьих, я не варвар, а грек». Ионийцы называли живущих по соседству варварами за то, что их речь, на их слух, отдавала тарабарщиной. Неумение изъясняться по-гречески, само по себе достойное презрения, таило в себе и некоторую опасность.
