И так по всему городу - возобновился стук работавших резчиков, и этот звук был как неопровержимое свидетельство того, с каким энтузиазмом демократия относится к обновлению города. Каменотесы, прежде занятые возведением гигантских храмов Писистратидов, теперь не покладая рук трудились на отлогом холме Пникс, расположенном западнее Акрополя, высекая в скале новое место для народных собраний, способное вместить одновременно до пяти тысяч участников заседаний. Это был первый и впечатляющий памятник власти, правящей от имени народа.
А чуть подальше, за Пниксом и Акрополем, протянувшись на север, на широкой площади, созданной Писистратом для собственных целей, другие рабочие методически вырубали все следы тирании. Наполовину готовый храм Зевса остался стоять как памятник глупости тиранов, однако внушительную площадку для публики, которую Писистрат оборудовал в самом сердце города, не так-то легко было ликвидировать - и не в последнюю очередь оттого, что жители демократических Афин нуждались в таком месте.
Агора его называли в каждом греческом городе. Прежняя агора Афин располагалась северо-восточнее Акрополя, но там общественные здания были снесены. На новом месте построили более внушительные и красивые, и в целом они больше соответствовали достоинству народа, явственнее символизировали душу демократии.
Посреди обыкновенной площади поместили массивный бронзовый памятник тираноубийцам. С обнаженными мечами и суровыми лицами, в героической позе Гармодий и Аристогитон изображались как два спасителя Афин, два зачинателя ее освобождения. Если учесть, что во всем городе не было других памятников общественным деятелям, доминирующее положение скульптуры на агоре казалось прямо-таки неожиданным.
Но отчего действительно можно было прийти в изумление, так это оттого, что Гармодий и Аристогитон, весьма далекие от желания принести себя в жертву свободе, прикончили Гиппар-ха на почве гаденькой любовной ссоры. На самом деле, если кто-то и заслужил честь считаться спасителем свободы, так это, пожалуй, царь Спарты. Но над этим афиняне не очень-то задумывались. Для всех важнее был памятник тираноборцам - режим Клисфена срочно нуждался в героях. Гармодий и Аристогитон, столь своевременно ввязавшиеся в кровопролитие и тем более уже мертвые, превратились в первых мучеников, пострадавших во имя демократии.
Вся эта «раскрутка» служила еще одной, далеко идущей цели. Клисфен слишком хорошо понимал своих сограждан. Он знал, что жители Афин, проявив себя в качестве революционеров, в глубине души оставались поборниками традиции. Далекие от того, чтобы прославлять новаторскую природу демократии, они, как ни странно, пытались убедить себя в том, что ее корни - в их прошлом.
Клисфен, как всегда искусно и неотступно продолжал украшать самые смелые свои эксперименты мишурой традиций. Всем филам, к примеру, присвоили имена античных героев. Как полагали основоположники демократии, она, не будучи чем-то абсолютно новым, в глазах жителей Аттики все же имела определенное право на первородство, возрождая в их памяти легенду о герое Тезее, убийце Минотавра.
