То, что, отдавая такой приказ, он совершил грубую ошибку, стало понятно еще до начала сражения. Увиденные им триремы, которые направлялись по проливу на север в сторону Элевсина и которые греки, бывшие в числе его секретарей, приняли за коринфские, достигнув северо-восточной оконечности Саламина, продолжили бегство. Напротив, прочесав весь пролив между Элевсином и Саламином, коринфцы повернули обратно, опустив паруса и мачты, и направились в сторону боевой линии.

Не обнаруживая никаких признаков паники, они осуществили разведку, выясняя, не намеревается ли египетская эскадра, посланная ночью курсировать вокруг острова, ударить греческим кораблям в тыл. Как показалось разведчикам, она не намеревалась. Ксеркс с болью отдавал себе отчет, что египетская эскадра все еще находилась в восьми милях от места сражения, между тем как она могла оказать решающее влияние на ход событий.

Великий Царь был раздражен и тем, что в тот острый момент рядом с ним были свидетели его фиаско. Когда группа промокших финикийских капитанов, пытаясь найти оправдание потери своих кораблей, возложила вину на предательское поведение других контин-гентов, он приказал тут же отрубить финикийцам головы. Естественно, вопрос о том, чтобы Великий Царь признал свою ответственность за катастрофу, даже не стоял, и финикийцы, чья сила иссякла на рифах, находившихся под троном Ксеркса, теперь послужили козлами отпущения.

Ксеркс, наблюдая со своего командного поста за всеми этапами разгрома, конечно, с растущей горечью осознавал, что его уловки, обдуманные с таким тщанием и такой уверенностью в победе, обратились против него самого.

Миновал полдень, и персов начали выталкивать из пролива. Кажется, уцелела половина их кораблей, вошедших в смертельную теснину. За ними, пока они отчаянно гребли в сторону Фалера, двигались греческие корабли, подгоняя и нанося новые удары, преследуя противника уже в открытом море, там, где, еще накануне Великий Царь планировал устроить грекам засаду и тем самым утвердить свое господство над Грецией.