Самый прославленный из всех морских асов - афинянин Амей-ний из деревни Паллены. В сумятице начала сражения он имел дерзость атаковать флагман финикийского флота - высоченный корабль под командованием одного из братьев самого Великого Царя. Царский адмирал, разъяренный наглостью нападавшего, приказал забросать афинянина стрелами, а сам повел команду на абордаж. Но во время прыжка адмирала Амейний насадил его на вертел и перекинул за борт.

Еще более сомнительными были действия второго из командующих флотом Великого Царя, атакованного все тем же афинским капитаном: речь идет о царице Галикарнаса Артемизии. Видя, что Амейний приближается к ней, она запаниковала и тут увидела, что путь к отступлению ей перегораживает другая трирема царского флота, так что она прибегла к столь неожиданному способу спасения, как таран этого корабля. Амейний, решив, что царица дезертирует с места сражения, не стал ее преследовать, и она спаслась.

Великий Царь, сидя на возвышении, наблюдал сверху за ходом битвы, которая произвела на него глубочайшее впечатление. Ошибаясь, как и Амейний, он решил, что судно, потопленное Артемизией, было греческим; поскольку бой свирепствовал не на шутку, подручные царя едва различали, где свой, а где чужой. Но если царским секретарям, усердно записывавшим похвальные примеры, трудно было с полной достоверностью уловить малейшие подробности сражения, то ни у них, ни у самого царя не оставалось никаких иллюзий в отношении дальнейшего развития событий. «Мужчины у меня превратились в женщин, - вскричал, как рассказывали, Ксеркс с досадой, видя, что корабль Артемизии отходит, оставляя позади обломки потопленного корабля. - А женщины стали мужчинами». Его горечь можно понять, ибо Великому Царю гораздо яснее, чем капитанам, участвовавшим в сражении, была видна общая картина катастрофы.

Он видел, как его расколотую финикийскую эскадру, оставшуюся без командующего после гибели адмирала, афиняне блокировали и подталкивали к берегу, вынуждая к бегству. Он отметил хаос, возникший оттого, что его эскадры пытались отступать и ряд за рядом теряли строй, сталкиваясь друг с другом в теснине, «весла и гребцов круша, и клювы направляли медные свои в своих же».

Все больше не веря своим глазам, царь наблюдал, как смертоносный клин греческих кораблей разрезает его флот пополам, оставляя финикийцев, загнанными, как селедка в сети, на правом крыле боевой линии, где экипаж без труда заколют копьями, забьют или зарубят насмерть. Царь имел время пожалеть, что отдал приказ вступить в бой с греческим флотом.