Наверху они сидели спинами друг к другу. Второй этаж конки назывался империалом. С передней и задней площадки вагона наверх вели винтовые лестницы. Места на крыше стоили дешевле, чем внутри вагона, и потому на империале размещалась демократическая часть публики.

Вагон, обогнавший меня, сестру и мамку, ничем не обратил на себя нашего внимания, как вдруг с империала раздался на всю улицу раскатистый, на «о», басистый вскрик:

-О-га-фья!..

От неожиданности мы с сестрой остановились, а наша мамка жалостливо и протяжно охнула и со всех ног кинулась за вагоном.

На империале ехал мамкин муж, угнанный на войну и пропадавший без вести.

Сестра и я перешли в ведение француженки-гувернантки, дочери крымского винодела, мадемуазель Виржини. Скоро она стала другом всей нашей семьи. Благодаря ей мы начали порядочно болтать по-французски, и потому, должно быть, старшие сестра и брат с помощью матери однажды поставили для нас, вернее с нашим участием, детскую французскую оперетту. В ней было только два действующих лица - бабушка и внучка. Сюжет пьесы заключался в том, что бабушка обнаруживала шалости своей внучки, а внучка сваливала их на кошку. Пьеса так и называлась: «Это не я - это кошка».

На мою долю выпала роль внучки, а сестра Надя, которая была на два года старше меня, изображала бабушку. По ходу действия приходилось петь куплеты и песенки. С этой задачей мы справились легко, потому что от природы были музыкальны. Но по части лицедейства я чувствовал себя в затруднительном положении: на меня надели нарядное платье, заново сшитое, и потому какое-то колючее. Я чувствовал себя в нем мальчиком, наряженным в чужую и непонятную мне девочку. В таком виде мне было неудобно и стыдно. Если бы мне сказали тогда, что меня ожидает профессия актера, и я подумал бы, что всю жизнь буду рядиться в чужое платье, я впал бы в безутешное уныние. Может быть, детский инстинкт помимо моего сознания противился тому, что обычно называется «представлять на сцене».