Пока мы репетировали, на последних страницах (очень немногих газет) появилось сухое сообщение о смерти Мондлэйна. Без всякой шумихи сообщалось, что его убили бомбой. Это был большой и очень добрый человек.

«Негр», который боролся за своих «негров» и видел ясно. Я думаю, что часть своей работы мы втайне посвятили ему.

Почему перестали говорить о Патрисе Лумумбе? Почему не говорят больше о Чомбе, низком убийце, отвратительном преступнике, кровавом бандите? Потому что о нем «ничего не слышно». А когда «ничего не слышно», то и о преступлении забывают.

Я заметил, что Ангола снова становится модной. Но мы отдавали дань этой моде - сердцем. Потому что для нас трагедия так называемого «третьего мира» не мода. Это боль, которая всегда внутри нас.

Возвращаюсь к спектаклю по пьесе Вайса. Становилось все яснее, что это должен быть спектакль белых актеров для белых зрителей, белых актеров, которые намекали на негров, а не пытались ими притворяться. Но они выдвигали проблему взаимоотношений. Напоминали о нынешнем состоянии вопроса. Наглядно показывали экономические и исторические причины и взгляды. При этом разговор всегда оставался разговором между белыми. Какова была мера нашей субъективности? А какова она у негров, когда они по-своему играют эту пьесу? И сколько еще всем нам понадобится субъективности, прежде чем мы перестанем быть субъективными?

Я думаю о нашей сценографии. Да была ли сценография? Просто пустая сцена. Урок, преподанный когда-то Пиранделло, возвращается! Сегодня мы понимаем, что стояло за одним только разрушением привычной структуры сцены.