Владимир Николаевич сам любил играть водевили и, как педагог, придавал им серьезное воспитательное значение. Поэтому при работе над водевилем он был особенно взыскателен - упорно добивался легкости, точности ритма, быстроты темпа, устраивая настоящий сценический кавардак, продуманный во всех мелочах и рассчитанный во всех подробностях.

Пришло время спектакля. Давыдов приехал посмотреть наше исполнение, и я не знал, куда деваться от страха. Мне все казалось, что мой костюм то и дело приходил в расстройство, и каждую минуту я был вынужден оправляться. Вот начался длинный монолог моего партнера, который я слушал, дожидаясь своего выхода. «Нельзя упускать счастливой возможности»,-мелькнула лихорадочная мысль в моей раз-горяченной голове, и я опрометью кинулся со сцены в боковой коридор. Через мгновение, как мне казалось, я уже снова был на выходе и тут, к неописуемому ужасу, нос к носу столкнулся с Давыдовым. Он не доверился нам, пришел за кулисы, чтобы «продирижировать» нами, и обнаружил мое отсутствие. Я увидел выражение его лица и обомлел. Оно стоило самого обидного разноса.

Владимир Николаевич вытолкнул меня на сцену в тот самый миг, когда пришло время моему выходу. Расправа пришла позже.

Сказать по правде, мне не очень нравилось выслушивать давыдовские разносы, когда они относились ко мне самому, но я любил наблюдать, когда они доставались на долю моих товарищей. Не из злорадства, нет, а потому, что вслед за разносами Давыдов, случалось, показывал что-нибудь в поучение разносимому, и пропустить такую творческую импровизацию было бы непростительной оплошностью.

Однажды я пришел на репетицию «Шутников», ее вел Давыдов. Он казался не в духе, был вял, студенты скучно тянули диалоги, а когда пришел черед групповой сцене, совсем ничего не стало получаться. Сколько ни бился Владимир Николаевич, как ни старался преодолеть бесцельное блуждание студентов по планшету клубной сцены, где шла репетиция, исполнители все беспомощнее толкались между собою.