Но этот бесценный «фонд» мне предстояло пополнять и перерабатывать в соответствии с требованиями репертуара. Вере в свое время драгоценную помощь оказывала наша мать, но с годами шитье ей стало не под силу, а у меня самой могло недостать на него времени. Надо было принимать меры, не останавливаясь перед непредвиденными новыми расходами.

День ото дня становилось яснее, что необходимо собрать все силы, чтобы не растеряться перед непривычными условиями артистического труда, но, как нарочно, беспокойство за будущее не унималось, а росло. С этим и начались мои сборы, а в воздухе тучей стоял нафталин, нестерпимо несло камфорой и все труднее становилось собраться с мыслями.

Тут и сестра Ольга принесла известие, что по Ораниенбауму уже расклеены афишы с моей фамилией. Боже мой! У меня сердце совсем упало. Когда же пришел навестить меня Грузинский... Ах, да вы ведь, может быть, и не знаете, кто такой Грузинский?.. Надо рассказать о нем хотя бы только в двух словах.

Грузинский был провинциальным актером из числа тех комиков, которые чем мрачнее сами, тем неудержимее смешат других. Весь он казался на редкость маленьким, весь, кроме разве только черной ленты, прикрепленной к его лен-сне: она змеей только сползала вниз вдоль правой щеки, заменяя обычный шнурок, и поражала своими размерами всякого, кто впервые видел Грузинского в жизни, а не на сцене.

Грузинский был преданным другом Бравичу - тому самому Бравичу, которого публика знала и любила как постоянного и достойного партнера Коммиссаржевской. Может быть, из дружбы к Бравичу или по какой-нибудь другой причине, к моей сестре Грузинский относился с чувством еще большей преданности, чем к Казимиру Викентьевичу. Можно сказать даже, что его обожание доходило до степени возвышенной рыцарской любви, без малейшей претензии на взаимность и без всяких надежд на нее, и потому любовь комика артистке можно было с полным основанием назвать не только рыцарской, но и несчастной любовью...