Факты таковы: за двадцать лет работы только один я осуществил 115 постановок, включая и новые постановки старых спектаклей, в значительной степени переосмысленные, такие, как «Арлекин», который к сегодняшнему дню насчитывает уже более тысячи представлений у нас и за рубежом. «Галилей» только в Милане выдержал 163 представления плюс 63 в Риме. В год постановки «Галилея» (1966) мы получили субсидию в размере двухсот двадцати миллионов лир, а наш общий баланс составлял восемьсот миллионов, то есть сбор от спектаклей покрыл 73 процента (в Германии субсидируемые театры покрывают своим сбором только 32,1 процента). У нас были замыслы на будущее, планы на завтра. Нужно было только, чтобы итальянский театр, итальянское общество заметили, чего нам (а мне больше, чем кому-либо другому) стоило довести до этого этапа «Пикколо театро», не просто первый стационарный театр Италии, но и образец нового театра вообще.

Однако этого не случилось. Вокруг нас возникла целая сеть стационарных театров, но одни из них руководствовались концепциями прямо противоположными той, которой придерживался я, другие просто вступили с нами в открытую конкуренцию, третьи под фальшивой вывеской государственного театра скрывали театры полуприватные. Нам не могли помочь ни законодательство, ни капиталовложения, ни наша добрая воля. Местные власти становились жертвами явления, характерного сегодня для всего мира,- политизации любого вида деятельности не только в смысле «идеологическом», но и в смысле ощущения себя «средоточием власти», инструментом для политики. Послевоенный порыв, несущий в себе нечто революционное, сменился будничной борьбой за иллюзорное благосостояние. Надо всем довлела самоуверенная амбиция чиновников с их типичным для времени пониманием театральной работы как разновидности культурного обслуживания населения (наряду с молочными кухнями и трамваем). Из лаборатории, где ведется каждодневный поиск, театр превращался в простое производство.