Говорил Яковлев-Востоков, а я жадно слушал его рассказы о трудностях и радостях в работе провинциального актера, об отдельных пьесах, почему-либо особенно интересовавших Григория Александровича, о ролях и об исполнении их. В этих беседах уже немолодого актера с юношей-любителем Яковлев-Востоков умел найти ту меру, когда реальный, неприкрашенный быт, о котором он рассказывал, не отравлял моего воображения и моей страсти к театру циничными подробностями и грубыми темами.

Случилось так, что отправляясь на зимний сезон в Минск, я оказался попутчиком Яковлева-Востокова. Много позже во мне родилась догадка, что наша вагонная встреча не была простой случайностью: по-видимому, моя мать, зная о внимательном отношении артиста к ее сыну, просила об опеке над ним. Творческую помощь Григорий Александрович оказывал мне в течение всей нашей совместной работы у Васильевой, но его поддержка в моих затруднениях проявлялась так неприметно для посторонних, что доброе отношение ко мне видного актера не задевало ничьих самолюбий и не останавливало на себе внимание труппы. Тем более меня порадовало предложение встретиться для дружеской беседы.

По окончании спектакля мы отправились втроем на условленный ужин. Хозяин встретил Яковлева-Востокова как старого знакомого, и нас сейчас же провели в «особую» комнату, похожую на отдельный кабинет. Тут мы и расположились.

Я ожидал, что за столом, как и при встречах на старорусской даче, говорить будет Григорий Александрович, а я буду только слушать. Но вышло иначе: Яковлев-Востоков сумел использовать свой авторитет таким образом, что неприметно для меня самого развязал мне язык лучше крепкого вина. Начал он издали, расспросами о моей сестре, Надежде Павловне.

-Помнится, она поступила в новгородское товарищество? Что слышно? Как живется? Как работается?

Я ответил, что в новгородском театре сборы ужасные,-три пая, которые приходятся на долю сестры, не оправдывают месячного бюджета, хотя она довела его до 28 рублей.