«Фиделио», как только его начинают переносить на сцену, создает скопление проблем и вариантов, каждый из которых противоречит другому именно в сценическом смысле; гораздо более ясным как раз представляется тот таинственный компонент этой общей разбалансированности, которому только гений Бетховена мог сообщить равновесие и который сам по себе значит куда больше, нежели точность пропорций, логичность взаимоотношений и даже самый смысл слов. «Фиделио» построен как своеобразный вызов «классической успокоенности», логике и грамматике, царящим в опере до Бетховена. Вызов, сделанный наиболее трудным способом, как бы уже «отбитый» тем, что автор согласился принять весь «отрицательный материал», который несла в себе традиционная опера. То есть не вступая в спор с этим материалом, а впитав и сублимировав его в мощном музыкально-драматическом синтезе, представляющем собою нечто гораздо большее и нечто совсем иное, нежели тот вызов, который бросал всем своим либретто Верди.

Тем, кто берется дать последовательное и логическое сценическое воплощение фабулы во всем объеме ее смысла, не только читая партитуру, но и, если возможно, «пройдя» ее за фортепиано; тем, кто должен найти зрелищную форму для музыки «Фиделио», музыки оперной и в то же время неоперной или, вернее, оперной, но с необыкновенно сложной тканью, где печать симфонизма соседствует с инструментальным вокализмом,- действительно можно растеряться.

Я думаю, это испытали все серьезные постановщики оперы, и это неизбежно. «Фиделио» не имеет «окончательного решения». «Фиделио»-«открытая» опера. И вот мы смиренно и в то же время мужественно после долгих коллективных споров пришли к решениям, которые кажутся нам верными и которые, конечно же, очень далеки от «окончательных».