Особого рода брутальное лицемерие - отличительный признак любого сатрапа, но отсюда вовсе не следует, что, провозглашая «рах Persica» (лат. мир по-персидски. - Прим. пер.), это понятие превращали в тотальную подделку. Хотя повозки, тяжело груженные золотом регулярно покидали Сарды, Артаферн вовсе не обирал свою провинцию до нитки - так можно было бы, как говорится, потерять гусыню, несшую для Великого Царя золотые яйца.
Как и в годы правления Креза, при Артаферне Лидия по-прежнему славилась классом своих очень богатых людей. Один из них - владелец прииска по имени Пифий. Он столь успешно управлялся с делами, что в списке самых богатых людей империи впереди него числился будто бы один только Дарий.
Лидийцы вроде Пифия, перед которыми персидское правление распахнуло широчайшие горизонты, не видели ни малейшего смысла в том, чтобы требовать независимости. Артаферн, столь же дальновидный, как и его брат, поддерживал подобного рода сотрудничество, где бы и как бы оно ни возникало, и не только в среде богачей. Местные чиновники по-прежнему исправно руководили провинцией от имени своих господ, в точности как при Крезе.
К их языку, их обычаям и их богам относились с благопристойной толерантностью. Лишь в храмах, особенно связанных с Крезом и его династией, символы прежнего режима могли удалить или переделать для алтарей огня. Но даже и в этом случае никто не собирался силой навязывать лидийцам культ Ахурамазды. Как раз наоборот: завоеватели перенимали обычаи местного населения. Пожалуй, самое поразительное свидетельство этому находилось в восьми милях севернее Сард, и это чудо было видно из дворца Артаферна - немного мрачные насыпные холмы из камней и плодородной земли, вздымающиеся над полями злаков.
Три из этих могильных курганов - захоронения знаменитых царей Лидии; вокруг них, захватывая все пространство некрополя, возникали все новые и новые надгробия меньших размеров - места упокоения и медийских богачей, и их персидских хозяев. Даже кладбище с его безмолвием и тленом в Сардах Артаферна представляло собой образец такого места, где в полном согласии сосуществовали не одна, а несколько культур.
Не то чтобы персидская терпимость к чужой культуре и местным обычаям означала какое-то особое уважение. Просто Артаферн действовал, как Кир, захвативший Вавилон и без колебания принявший весь пантеон богов завоеванной страны, хотя сам он не верил ни в одного из них.
Артаферн, приспосабливаясь к лидийским традициям, чтобы употреблять их по своей надобности, обнаруживал понимание грубой и грустной истины, гласившей: традиции, определяющие характер народа, если он придерживается их и привязан к ним, могут коварно эксплуатироваться завоевателем и тем самым служить делу порабощения. Это правило, применяемое персами на всем пространстве их многочисленных сатрапий, принадлежало к набору заповедей, лежавшему в основе всей философии империи.
