А Фемистокл нацеливался именно на победу. Не просто на операцию сдерживания, как предполагал Адеймант, а на сокрушительный удар по самой способности Великого Царя действовать на море. Дабы убедить своих коллег, что это стремление совсем не фантазия отчаявшегося изгнанника, он обратился к тому, что могло их объединить - к их совместным воспоминаниям о кампании при Артемисии.
Фемистокл знал, что сражение в открытом море, с которым грекам придется столкнуться, если они встанут у Перешейка, будет для противника заманчивым. Но «сражаться в теснине, - утверждал он, - выгоднее нам». Такой урок он вынес после самого ожесточенного боя, когда союзные эскадры, уже принявшие удар, успешно удерживали проход между Эвбеей и материком, противостоя всей мощи варварского флота. Проливы там имели ширину не более двух-трех миль, а проливы близ Саламина - от силы полмили. «Если все будет хорошо - а виды на победу у пас не так безнадежны, - то мы сможем победить».
Если отбросить возвышенный, самоуверенный тон, то справедливость приводимых доводов подтверждались опытом, известным каждому, кто сражался при Артемисии, в том числе и пелопонесским адмиралам. Опыт свидетельствовал о продуктивности афинского ума, неутомимого на выдумку. В этом с Фемистоклом не смог бы сравниться ни один политический оппонент. Карьера Фемистокла базировалась на умении убеждать.
Демократия в первые десятилетия своего существования оказалась в этом отношении взыскательной школой, и никто в мире не поднаторел так в создании собственных путей, как успешный афинский политик. Эффективность предложения Фемистокла можно проверить тем, что, когда посреди военного совета явился гонец с ужасной новостью, что варвары вошли в Аттику, «предавая всю страну огню», собрание не было панически прервано. Даже несмотря на леденящие кровь домыслы, будто персидский флот уже рассекает афинские воды и, быть может, преграждает все пути к отступлению, пелопоннесцы не настаивали на немедленном уходе. Вместо этого все командование согласилось, что флот должен остаться там, где он находится - у берегов острова Саламин.
Фемистокл тогда сумел убедить сомневавшихся. И это несмотря на то, что в глазах остальных флотоводцев он был самым презренным из существ - «человеком, лишенным отечества. Это определение, собственно, не являлось точным до тех пор, пока Саламин оставался в руках афинян. И даже когда персидская кавалерия мчалась в сторону города, Афины не были полностью окружены: город-оплот, священное сердце Аттики, еще держалось.
Ниспровергатель предрассудков Фемистокл не предлагал сдать врагу Акрополь. Напротив, он голосовал в Народном собрании - и решение было принято - за то, чтобы «все хранители и жрицы оставались для охраны собственности богов». Другие афиняне, слишком упрямые, чтобы удалиться в изгнание, укрылись на холме. У его защитников имелся провиант на несколько недель. Там они построили баррикады - «деревянные стены» поперек рампы, уверовав, что теперь они достаточно хорошо подготовлены, чтобы выдержать длительную осаду.
