Теперь меня пленили их дочки, три девочки, одна краше другой. Старшая, Инна, была уже в институте, две другие оставались с матерью. Как только я появлялся в доме, они отбивали меня от Елизаветы Павловны и завладевали мной. Начиналась возня. Шли беседы. Конца не было расспросам.
Сидят они, бывало, со мной, такие непохожие одна на другую. Десятилетняя Ксения была настроена на серьезный лад, много читала, помогала матери по хозяйству. Она производила впечатление уравновешенного, рассудительного ребенка. Шестилетняя Таня, ее сестра, напротив, постоянно озорничала - она отличалась подвижностью, заставляла и меня играть с нею в мяч или бегать по всем комнатам. Елизавета Павловна, болевшая ревматизмом, любила поплакаться и корила Таню за то, что она не жалеет мамы, своей резвостью нагоняет страх за целость стекол в окнах и ламп на столах,-но мамины уговоры не помогали, беготня продолжалась. Дело обычно кончалось тем, что Елизавета Павловна садилась за рояль и требовала, чтобы я брался за скрипку, благо она подолгу гостила в этом уютном доме. Тут Танин азарт утихомиривался, и, забравшись в какой-нибудь дальний уголок, девочка неотрывно слушала музыку.
Елизавета Павловна не только мне аккомпанировала, но и сама мастерски играла. В юности, еще в бытность Николая Рубинштейна директором Московской консерватории, она училась у профессора Дебюка, а одно время занималась даже у самого Чайковского!.. Впоследствии Таня не раз вспоминала о том, как, просыпаясь по ночам, она слушала мамочкину музыку. Став артисткой, Таня навсегда сохранила благодарную память о музыкальном даровании матери, заложившем прочную основу творческому воспитанию ребенка.
С той минуты, как я, не помня себя, явился с просьбой помочь преобразить мою современную одежду в костюм грибоедовской эпохи, в доме принялись за это дело с таким же волнением и жаром, какие испытывал я сам. Танечка, рассказывая о том, как Елизавета Павловна своими руками шила из тонких кружев что-то воздушное и на расспросы девочек объясняла, что шьет жабо и что «Пашенька будет играть в нем Чацкого», заметила: «Слово «жабо», вероятно, запомнилось по сходству со словом «жаба», но почему я запомнила Чацкого? Этого я не понимаю».
