С того самого мгновения больше не оставалось сомнений, кто являлся афинянином, а кто не был им. Конечно, ничто так не поднимает самооценки, как зрелище рабского состояния другого; благодаря Солону теперь беднейший крестьянин мог смотреть свысока на раба и знать, что сам он свободен, словно надменный Евпатрид. Следовало признать, что по-настоящему бедняк все же не превратился в полноправного гражданина: ему запрещалось быть выдвинутым на должность или произносить речи во время дебатов. Тем не менее богачи, хотя и захватили всю политическую власть, уже не могли полностью игнорировать бедняков.

Бедным полагалось молчать на народном собрании, зато у них оставалось право голоса, «ибо в их руках была власть избирать должностных лиц и присматривать за тем, как они исполняют свои обязанности, и воистину, если бы кто-то отказался даже от этих прав, то к ним относились бы не намного лучше, чем к рабам».

Очевидно, что в бесконечном аристократическом соперничестве появилось новое интригующее направление - как наилучшим образом подать себя, стало задачей, над которой приходилось задумываться любому амбициозному высокопоставленному лицу. Конечно, не было нужды раболепствовать перед беднотой, подобная мысль просто смехотворна! Но успех или поражение даже для Евпатрида зависел теперь от количества поднятых рук. Кожевники, каменщики, сельскохозяйственные рабочие, горшечники, кузнецы - каждый по отдельности или все вместе - могли явиться на народное собрание и воспользоваться правом голоса. Продолжая творить политику за закрытыми дверями своих особняков, элита уже не могла окончательно забыть о народовластии. Как и следовало, в городе с землеродным происхождением власть принадлежала не только Евпатридам и даже не одним богачам, а народному собранию всех афинян, то есть принадлежала народу - демосу (demos).