Едва Фемистокл возвратился в Народное собрание и стал лихорадочно отдавать дальнейшие приказы об эвакуации, как поступила неприятная новость с Акрополя. Жрицы сообщали, что священная змея, чье присутствие близ гробницы Эрехтея служило для поколений афинян символом непобедимости города, недоела медовую коврижку и куда-то исчезла. Моментально среди жителей разнесся слух, что Афина «оставила город и указывает им путь к морю». Тут выяснилось еще, что священная змея

Исчезла с Акрополя не одна: заодно кто-то прихватил золотую голову Горгоны, висевшую на шее священнейшей из статуй - Афины Полиады. Фемистокл, возмущенный подобным святотатством, немедленно приказал осматривать вещи особенно зажиточных граждан. Каждый раз, находя мешочки с припасенным золотом, . их сразу конфисковали. В сочетании с деньгами, собранными среди бывших архонтов, эти конфискации позволили иметь значительную сумму - финансовый резерв, который только и могли обеспечить жизнь афинским жителям, покинувшим родной город.

И пока отцы на руках переносили с берега шмыгающих носом детишек, а их матери с растерянными, побелевшими лицами, сжимая пальцами края головных покрывал, спотыкаясь, следовали за мужьями на суденышки всевозможных размеров и очертаний, которые теснились в бухтах Фалера и Пирея, время неумолимо бежало. Прошло шесть дней, как был взят проход в Фермопилах, и Афины все больше походили на город-призрак.

Толпившиеся на прибрежном песке нервно поглядывали в ту сторону, где на горизонте вот-вот могли появиться облака пыли или языки пламени, послышаться бряканье металла. К вечеру Афины наконец опустели, и только собаки бегали по безлюдным улицам, ошалевшие от внезапной тишины. Многие, верные своим хозяевам, следовали за ними до моря и долго прыгали по песку, провожая лаем уходящие лодки. Ксантипп, возвратившийся в Афины вместе с прочими жертвами остракизма и теперь вновь покидавший город, смотрел на удалявшийся берег и ничего не видел, кроме своего пса, который плыл за ним изо всех сил. Добравшись до суши, измученное создание взвыло и испустило дух.

И Ксантипп, и все его сограждане направлялись на Саламин. На другом берегу узкого пролива, с видом на гору Эгалеос, афиняне восстановили подобие, пусть призрачное и бедное, города, который они оставили. Несколько женщин с детьми - тяжелых на подъем и непривыкших к морским путешествиям, опасаясь двигаться дальше, расположились прямо на берегу. Так же поступили и магистраты демократии, символы и хранители конституции.

Пожилые, чья мудрость во времена испытаний ценилась как бесценный ресурс, обосновались на острове с самого начала эвакуации вместе с сокровищницей города и запасами зерна. А еще - и это не могло оставить равнодушным никого - потрепанные непогодой, покрытые боевыми шрамами, с обшивкой, сохранившей следы поспешной работы на верфях, у входа в бухту Саламина покачивались около 180 афинских трирем - деревянные стены, в самом деле! Вот когда Фемистокл, указывая на свой флот, мог напомнить согражданам, что, даже покинув родной дом, они в изгнании все еще являлись гражданами «величайшего из всех городов Греции».