От мнения известного противника мидян, величайшего в городе, нельзя было так просто отмахнуться - и Мильтиад вопреки всем тем, кто настаивал на оборонительной тактике, представил собственные убедительные доводы. Да, захватчики высадились с неимоверной быстротой, да, они привезли с собой наводящую ужас кавалерию, но именно поэтому нужно идти им наперерез. Две дороги идут от Марафона вокруг горы Пентсликон к Афинам; только позвольте персам контролировать хотя бы одну из них - и персидская конница в два счета овладеет всей Аттикой.
Если афиняне поторопятся и успеют овладеть обоими выходами с равнины, они еще смогут прижать персов к берегу. Правда, после этого они почти наверняка ввяжутся в сражение, но если у кого-то сдадут нервы, то катастрофа может произойти не только внутри фаланги. В конце концов, чтобы открыть ворота Эритреи понадобились только двое предателей. А много ли в таком городе, как Афины, долгие годы полнившемся слухами о предательстве, о пятой колонне и о подкупленных за золото Великого Царя барышниках, тех, кто надеется продержаться во время осады? Лучше все-таки, случись самое худшее, погибнуть стоя, чем дать себя бесславно заколоть в каком-нибудь закоулке.
Но афинский народ, несмотря на то что большинство проголосовали в пользу упреждающей тактики Мильтиада, все еще отказывался верить, что способен лицом к лицу встретиться со страшным завоевателем. Даже когда армия демократии, направляясь к Марафону, исчезла из виду, один из афинских граждан - Филиппин вышел из города через противоположные ворота и взял курс на юг, в Пелопоннес.
Филиппид был лучший бегун в городе, отличавшийся исключительной выносливостью и хорошими результатами в скорости. Покрыв в первые двое суток расстояние в 140 миль по неровной, уступчатой равнине, он вечером второго дня оказался на отлогих склонах северных холмов Лакедемона, спускавшихся к долине Эврота. Когда солнце скрылось за горой Тайгет, Филиппид достиг кучки похожих на бараки домишек, не обнесенных городской стеной, что вместе с храмами и составляло Спарту.
Зрелище, открывшееся перед ним, не особенно отличалось оттого, что он оставил в Афинах. Лакедемон пребывал en fete (фр. в праздничном настроении. - Прим. пер.). Филиппид попал на праздник Карней, свято чтимый спартанцами, когда он был в полном разгаре; молодые люди, проведшие целый день в состязаниях, предавались отдохновению, а старцы пировали в палатках, разбитых наподобие походных шатров.
Нечего было и думать, чтобы они вскочили и помчались в гущу военных действий. Скорее, эта пародия на воинский уклад спартанцев сигнализировала об обратном, ведь Карнеи - время мира. Не может быть и речи, с сокрушенным видом объяснили они гонцу, о том, чтобы прервать освященный традицией период перемирий. Когда полная луна взберется на посеребренное августовское небо, можно будет отправиться на Марафон.
